Во Франции не оценили творческую смелость художника Павленского и отвезли на экспертизу в сумасшедший дом
Есть такой деятель культуры — Петр Павленский. Он акционист, он совершает художественные акции. Последняя его акция в России — сожжение двери здания ФСБ на Лубянке. Что-то это должно было символизировать, связанное со свободой. Павленский должен был попасть в тюрьму, новый мученик совести. Но его оштрафовали на сумму ремонта двери и выгнали из суда.
До этого Павленский публично отрезал себе мочку уха. А самая знаменитая его акция — простите, прибивание своей мошонки к брусчатке Красной площади. Часть нашей прогрессивной интеллигенции была в восторге. О! Какая творческая смелость, какой полет мысли!.. А, по-моему, нет тут никакого полета мысли. А есть только болезненная попытка привлечь к себе внимание и дурной вкус.
Павленский попал в уголовную историю — попытка изнасилования. Бежал во Францию, запросил политического убежища — гонимый в России художник. Во Франции он тоже решил продемонстрировать творческую смелость и запалил двери Банка Франции. Банк находится на площади Бастилии. При этом Павленский что-то объяснял про новое закабаление Франции. Отсюда, мол, вспыхнет огонь новой революции. Ну и прочую банальщину.
Французские власти отнеслись к художественной акции серьезно. Арестовали Павленского, а заодно и его гражданскую жену, и отвезли в сумасшедший дом на экспертизу. Если псих — будем лечить, если нет — будем судить. Наша прогрессивная интеллигенция пока молчит — не знает, как поступить в этой сложной ситуации.
Чего не отнять у Петра Павленского — так это последовательности. Не прошло и полугода с того момента, как он получил во Франции статус политического беженца, и вот уже за его спиной заполыхал парадный подъезд Банка Франции. Банкиры заняли место монархий и горящие двери парижского банка — это лишь первые всполохи пожара, на этот раз уже мировой революции — вот что узнали из утренних новостей сонные парижане, еще совсем недавно сопереживавшие участи беженца из России — одинокого художника, борца с всесильным Кремлем.
Справедливости ради надо сказать, что Павленский не только последователен, но и честен. За месяц до того, как встать спиной к пылающему парижскому подъезду, в интервью русскоязычной версии Deutsche Welle Павленский заявил озадаченной ведущей, что с эмиграцией в Европу в его жизни по сути ничего не изменилось: «У меня остались все те же самые вопросы, которые я для себя решаю, все те же самые вызовы от окружающей действительности, от политической действительности в том числе».
Дальше следовали довольно пространные рассуждения о том, что Франция уже не та, что прежнего революционного духа в ней не сыщешь, и жизнь французов — унылое потребительство, эксплуатация чужого труда и денег туристов.
В этот момент французской полиции, вероятно, стоило бы насторожиться. И дело не в том, что Павленский чем-то опасен. Нет. Пока все его акции носили подчеркнуто ненасильственный характер и единственной их жертвой всегда был он сам: то кромсал свое ухо на стене Института психиатрии имени Сербского в Москве, то прибивал свои гениталии к брусчатке Красной площади.
Проблема в том, что весь предыдущий свой творческий путь он сам определил следующей фразой: «Любопытно построить какую-то конструкцию на территории власти, которая бы ей не нравилась, но при этом власть не знала бы, что с тобой делать».
Эти слова были сказаны им в России, но как показали последние события, со стороны французов было весьма опрометчивым думать, что сказанное Павленским касалось лишь российских властей.
«Такой человек себя заведомо объявляет художником и то, что он делает — произведение искусства, он сразу как бы требует снисхождения за счет того, что это искусство. Его нельзя судить по тем законам, по которым судят преступление, какое-то нарушение закона. И тем самым искусство оказывается тоже под ударом, потому что выходит сразу, что всякое наказание этого человека уже получается цензурой», — поясняет художник-авангардист Эрик Булатов.
Эрик Булатов — русский авангардист. Основатель так называемого соцарта. В Советском Союзе имел проблемы с властями. С 1992 года живет в Париже. Считается одним из самых дорогих и известных в мире современных русских художников. В представлениях Павленского Булатов готов видеть многое — от провокации до гражданской позиции — все, кроме искусства.
«Все это уже было неоднократно. Что ж тут можно добавить? Я, вот, остаюсь при той же самой позиции, я не понимаю когда это объявляется искусством», — продолжает Эрик Булатов.
Французские эксперты и комментаторы сразу же объявили, что поджигая двери банка, Павленский прибег к свойственной ему русской революционной методике. Полиция же, не вдаваясь в тонкости его художественного замысла, для начала отправила Павленского в психушку, тем самым встав на тот путь, которым наши, отечественные правоохранители до этого проходили неоднократно.
«У меня нет заключения этих психиатров, но то, что они через сутки вернули его в правоохранительные органы, для меня косвенно указывает, что они поддержали точку зрения, которую поддерживаем мы, что эта акция здравомыслящего человека, который знал на что идет, знал какие цели преследовал, и что они не увидели за этим психопатологии», — говорит психиатр, профессор Казанского государственного медицинского университета Владимир Менделевич.
Владимир Менделевич — врач-психиатр, лично обследовавший Павленского, признает, что после заключения врачей о психической нормальности акциониста наша полиция оказалась в некотором затруднении.
В компетенцию полицейских не входит разбираться в том, как эпоха постмодерна влияет на представления человечества о понятии нормы. Для них прикованные к брусчатке гениталии — доказательство того, что перед ними псих или блаженный.
Врачи от Павленского отказались, а связываться с блаженным у нас во все времена считалось себе дороже.
«Если человек совершает правонарушения, которые прописаны в Уголовном или Административном кодексе, он должен быть привлечен к ответственности. И акции Павленского, они как бы менялись, первые его, большинство его акций, никаким образом не влияли на окружающих, они не приносили вреда окружающим. С определенного момента он вступил в другую сферу, когда уже это потенциально стало опасно или реально стало опасно для окружающих», — отмечает Владимир Менделевич.
Поджог входа в здание ФСБ на Лубянке в Москве, был пограничной акцией Павленского. Нет, никакой серьезной опасности для окружающих по-прежнему не было. И не в ФСБ дело. Дело в том, что с этого момента Павленский впервые вступил в открытый конфликт с законом. Реакция органов оказалась соразмерной: сначала снова врачи, и снова тщетно, затем изолятор и суд, приговоривший поджигателя к штрафу за порчу имущества, который он, кстати, так и не выплатил.
Однако наша и европейская либеральная общественность явно поторопилась водрузить Павленского на пьедестал борца с режимом и карательной психиатрией. Премию имени Вацлава Гавела за лучший ненасильственный протест у Павленского пришлось отобрать, а бюст, установленный ему в Вильнюсе напротив бывшего здания КГБ, так теперь, видимо, и останется безымянным памятником «идеальному гражданину».
«То, что со мной стало происходить после акции, угроза после освобождения — это страшные вещи. Меня стали героизировать. Я не герой, герой — это инструмент пропаганды. То есть меня просто инструментализировали — инструментализировала российская так называемая либеральная общественность», — сказал в интервью Deutsche Welle Петр Павленский.
В своей с позволения сказать общественной деятельности мнящий себя свободным художником Павленский всегда четко и трезво отмеривал дозу возможного эпатажа. В личной же жизни, которую считал территорией абсолютной свободы от условностей, прокололся. В результате — обвинение в избиении молодого человека актрисы московского альтернативного Театра.doc Анастасии Слониной, а вслед за этим заявление самой Слониной о попытке ее жестокого изнасилования, предпринятой Павленским вместе с его сожительницей.
Парочка, прихватив двоих детей, срочно покидает Россию. Пройдет немного времени, и вот Павленскому уже рукоплещет свободный Париж, откуда он сообщает, что не признает обвинений, но видит в произошедшем один безусловный плюс: отныне он окончательно свободен от навязанного ему образа героя и знамени борьбы с режимом.
А еще недавно восторгавшийся Павленским режиссер московского Театра.doc Всеволод Лисовский в интервью французским журналистам предупредил, что с момента предоставления насильнику политического убежища Павленский становится их проблемой.
«Меня вполне устраивает, что Павленский в Париже. Пусть им теперь занимается французская полиция и врачи, на случай если из-за него снова возникнут проблемы», — сказал режиссер.
Поджог в Париже, в этой цитадели свободы, окончательно освободил Павленского от груза связанных с ним надежд наших доморощенных либералов, которых он теперь издалека называет бутафорскими. Теперь перед ним другие горизонты — он вступил в единоборство с мировым злом.
Французская Фемида в восприятии его высокого порыва, как оказалось, мало чем отличается от нашей — психушка, КПЗ, не за горами суд. И здесь есть повод для беспокойства: Павленского вновь признали здоровым и шьют ему статью, по которой ему светит депортация на родину — туда, где все, за редким исключением, хотели бы, чтобы он навсегда остался ярким явлением современного искусства в жизни культурной столицы Европы.