На 78 году жизни скончался известный российский поэт Андрей Вознесенский

Не стало Андрея Вознесенского, одного из тех поэтов, которые в 60-е годы собирали стадионы. Его стихи заставляли срываться на крик первых лиц советского государства и вдохновляли на создание песен, которые узнают уже с первых слов. Вознесенский изучал архитектуру, но выбрал не эту застывшую музыку. Его голос звучал что было сил. Совсем недавно, 12 мая, Андрею Вознесенскому исполнилось 77 лет.

Прожить большую часть жизни, будучи парадоксальным образом одновременно и гонимым, и имевшим непостижимую славу, – такую судьбу для себя Андрей Вознесенский, кажется, выбрал сам. Рецензентом своих первых стихов, написанных в 14 лет, он выбрал такого же опального и знаменитого Бориса Пастернака. Потом их первая встреча перерастет в дружбу, и великий поэт станет для Вознесенского учителем.

Другим своим учителем он называл Маяковского. Но не только усложненный ритм, экстравагантные, на грани эпатажа, метафоры стихов Вознесенского, роднили его с Маяковским. Он так же, будто кричал своей поэзией.

Юрий Любимов, художественный руководитель Театра на Таганке: "Какие-то очень сложные и построенные стихи. Даже странно, что эта власть их печатает. Видимо, не понимают".

Борис Мессерер, художник: "То, как он ворвался в литературу, – я всегда говорю этот термин "ворвался", - это было так неожиданно, так стремительно, такие были удивительные рифмы его, темы. Это было созвучно времени, это рушило всю архаику нашей жизни".

Белла Ахмадулина, поэтесса: "Не надо было сильно напрягать слабый ум, чтобы догадаться, что явилось в поэзии нечто значительное".

Его первый сборник "Мозаика" чуть было не пустили под нож. Редактор издательства был уволен. Следующие ранние книги мгновенно становились библиографической редкостью. Вознесенский стал сам выступать со своими стихами. Поэтические вечера собирали стадионы, а переполненный зал Политехнического музея стал одним из символов эпохи оттепели. Таким стал и фильм Марлена Хуциева "Застава Ильича".

Марлен Хуциев, режиссер: "Мы познакомились впервые, когда я снимал картину "Застава Ильича". И там большая сцена – вечер поэтов. Там мы познакомились. Я всех созвал. Слава богу, я в какой-то степени считаю своей заслугой, что они остались навсегда молодыми".

Владимир Войнович, писатель: "Его ждали восторженные толпы в Политехническом музее, ревела толпа в Лужниках. Выступления эти охранялись конной милицией, чтобы сдержать энергию масс".

Но и в те, либеральные по советским меркам, времена Вознесенский не пришелся ко двору. Партия по-прежнему хотела оставаться единственной музой художников. На встрече с деятелями искусства Хрущев закричит: "Убирайтесь вон, господин Вознесенский, к своим хозяевам! Я прикажу Шелепину, он подпишет вам заграничный паспорт!"

Марк Захаров, художественный руководитель Московского государственного театра "Ленком": "Он был человеком твердым, мужественным, храбрым. Он не испугался Хрущева, хотя, конечно, был немножко сбит. Я понимаю, там оставаться, на трибуне, в этой ситуации было и сложно, и трудно, что-то отвечать, когда на тебя кричат, поносят тебя. Но характер его был прекрасен. Он был человеком солнечным, светлым".

Но за него заступились. Президент США Кеннеди лично звонил Хрущеву. Поэта даже отпустили на гастроли в Америку. И странным было это положение: имя Вознесенского, гремевшее на весь мир, без особого разрешения было запрещено упоминать в советской прессе, а книги его, как и другой дефицит вроде копченной колбасы, можно было найти в основном только в партийных спецраспределителях.

Тонино Гуэрра, писатель (Италия): "Своими стихами он дал свободу людям в России. Он и сам был свободен и полон любви".

Борис Гребенщиков, музыкант: "Он был человеком сверхчутким к тому, как движется время. А это редкий, уникальный талант. Он был человеком очень особого склада".

Но Вознесенский все же пробился: его запели: "Юнона и Авось", "Миллион алых роз"…

Алексей Рыбников, композитор: "Сейчас, когда его не стало, я понимаю, что его слова о том, что он – последний поэт цивилизации – не нашей, римской, а вообще, я понимаю, что, наверное, в этом есть глубокий смысл. Может быть, действительно, это последний поэт такого масштаба".

Последние годы поэт тяжело болел и почти не покидал своего дома с заросшим садом в Переделкине. Ему было трудно ходить и вообще двигаться. Но главное, болезнь поразила его связки, и голос, когда-то звучавший столь звонко, к концу жизни превратился в шепот. Он горько писал: "Голос, как вор, на заслуженный срок садится". Но даже в этих тихих его стихах словно бушует водоворот времени.

Я хрупкие ваши камеи

Спасу, собой заслоняя,

Двадцатого века каменья

Летят до вас сквозь меня.