«Беря в руку эту газету, я уже понимаю, по поводу чего она будет сегодня иронизировать, по поводу чего – недоумевать. И я не делаю открытий, листая это издание»
— «Вторая древнейшая», «посредник между государством и обществом», «четвертая власть» – как только не называют профессию, о которой мы сейчас будем говорить. Здравствуйте! Сегодня мы собрались с мыслями по поводу того, что такое журналистика, как и чему сегодня учить журналистов. Елена Леонидовна Вартанова, декан факультета журналистики Московского университета. Ярослав Львович Скворцов – декан факультета международной журналистики Института международных отношений. Я Владимир Легойда. Здравствуйте, дорогие друзья!
— Добрый вечер!
— У меня к вам такой... первый вопрос, или предвопрос, как я его называю. Есть такой неприятный для нашей с вами профессии стереотип, что журналистов не любят. Откуда он взялся и как вы лично к нему относитесь? Елена Леонидовна?
— В профессии журналист должен ставить вопросы, а довольно часто – неудобные вопросы. Не любят журналистов за неудобные вопросы. Наверное, это первая причина. Журналист живет в очень быстром мире. Ему не всегда хватает времени хорошо подготовиться к интервью или к какому-то другому разговору со своим экспертом. Поэтому иногда вопросы журналистов бывают поверхностными, торопливыми. Это тоже объективная, вторая причина. Ну и третья, наверное, заключается в том, что журналистам не всегда легко сформулировать эти вопросы, и журналист (что, наверное, неправильно) довольно часто хочет получить какой-то заданный ответ. Поэтому журналистские вопросы – это причина нелюбви к журналистам. Я думаю, в этом все дело. Но это часть профессии, и профессия, наверное, связана с этими неудобными вопросами. Поэтому журналист должен, может быть, аккуратнее формулировать, может быть, тщательнее готовиться к интервью – журналист должен быть более профессиональным.
— Спасибо. Ярослав Львович, остались ли еще какие-то причины?
— Практически все Елена Леонидовна уже сказала. Я бы еще чуть-чуть добавил. Так как вы сказали, что журналистов не любят, у меня сразу возникает вопрос: а кто не любит? Кто, как правильно сказала Елена Леонидовна, не любит острых вопросов, не любит тех, кто вопросы умеет докручивать, докапываться до сути? Не любит тех, кто хочет докопаться до правды, какой бы она неудобной, некомфортной, может быть, неприятной для кого-то ни была? Мне кажется, у людей, которые в принципе не любят углубляться, которых не интересуют ключевые вопросы – кто, где, когда, что и зачем, – наверное, действительно есть такое предубеждение. «Ну что ты докапываешься? Ну обратись к кому-нибудь еще. Почему я стал объектом твоего исследования? Почему ты мне вопросы задаешь?» Не всегда удобные, не всегда комфортные. А если пытаешься от вопроса уйти, он еще и докручивает. Мне кажется, человек, которому не надо прятаться за какую-то маску... такие люди к журналистам относятся как минимум с пониманием, а может быть, даже с любовью.
— А я сейчас вас слушал, дорогие деканы, и вот о чем подумал. Поскольку я последние годы работаю больше, простите, в пиаре, я всегда, когда встречаюсь с коллегами, говорю, что пресс-секретарь, пиарщик должен нравиться. Это, если угодно, профессиональное требование, потому что есть разные люди, есть люди с отрицательным обаянием. Они могут быть очень умными, профессиональными, но их не надо делать пресс-секретарями. И в связи с этим у меня вопрос. А журналист должен нравиться?
— Смотря кому.
— Если да, то...
— Вот опять-таки: смотря кому. Хотя не хотелось соглашаться с Ярославом Львовичем...
— Но придется!
— ...но, видимо, мы все-таки из одних канонов журналистики вышли. Поэтому мы многие вещи разделяем. Кому должен нравиться журналист? И должен ли он нравиться? Аудитории? Возможно. Аудитория (вне зависимости от того, какой журналист: телевизионщик, радист или пишущий) – главная, для кого работает журналист. Он даже не для главного редактора работает. Мне кажется, журналист должен нравиться, но он нравится не как куколка, не как... приятный...
— Во всех отношениях.
— ...во всех отношениях джентльмен или леди – он должен нравиться как автор, он должен нравиться как человек, создающий свои журналистские тексты. Ведь главное, чем журналист должен нравиться, – это его работа. И своей работой он должен нравиться. Откуда у нас «золотые перья», «золотые микрофоны», «золотые камеры»? Оттуда, когда журналист создает свой журналистский продукт, свое журналистское содержание, которое нужно людям. Вот тогда он нравится.
— Простите, я засмеялся, потому что невольно вспомнил Довлатова: «Мы в порядке оригинальности назывались серебряными перьями, а все остальные в редакции считали себя золотыми». Ярослав Львович...
— По поводу оригинальности: мне кажется, что... Правильно сказала Елена Леонидовна, что значит «нравиться»? Журналист должен быть интересен, как, в принципе, человек. Интересен – это не всегда предсказуем, просчитываем. Есть одно издание (не хочу его называть), которое я очень-очень любил и даже в нем работал много лет. А потом спустя пять или семь лет поймал себя на мысли: беря в руку эту газету, я уже понимаю, по поводу чего она будет сегодня иронизировать, по поводу чего – недоумевать. И я не делаю открытий, листая это издание. А часть медиа выполняет эту функцию. Как говорил великий Бертольт Брехт, мир остается миром, и этот тезис вселяет в меня оптимизм. Я не сделал для себя никаких открытий, познакомившись с этим журналистом, с этим изданием, с этим материалом...
— Почему вы на меня показываете?
— Я показываю в стороны.
— Налево и направо.
— С вами я все время делаю открытия, Владимир Романович.
— Вы не знаете мой следующий вопрос.
— Конечно, он же непредсказуем, как и все, что вы делаете. Мне кажется, если издание – для меня как для потребителя, пользователя – предсказуемо и понятно, я теряю к нему интерес. Поэтому «нравиться» в том смысле, что удивлять, давать пищу для размышления, предлагать иной угол зрения. Эти качества должны быть и у журналиста, и у пиарщика.
— Информировать и анализировать.
«Мы учим студентов думать, учим думать трезво, интересно, рассуждать, не просто философствовать, не просто давать волю фантазиям»
— Ударю-ка я по вам, господа, стариком Черчиллем. Если не ошибаюсь, Черчилль так говорил: «Журналистом может быть любой образованный европеец». Что скажете?
— Согласна. Без образования журналиста нет. Я бы европейца расширила просто до слова «человек» или «мужчина»/«женщина». А что, вы хотите сказать, образованный латиноамериканец не может быть? Может.
— Черчилль нам уже не ответит.
— Да. Мы немножко пофантазируем. Любой образованный... Мне кажется, Черчилль не до конца (как любят говорить) докрутил эту историю. Он не сказал, что умеет писать, умеет логически выстраивать текст, умеет проверять факты. Если образование это все включает, то журналистом может быть любой образованный человек, умеющий (тут я добавлю оборот) анализировать, информировать, излагать, даже убеждать. И многие другие вещи, которые делает журналист, должны входить в понятие «образование».
— Понятно, что мы пытаемся уважительно отнестись к старику Черчиллю, но таким определением и подчеркиванием слова «любой» разве он не пытается сказать, что профессии как таковой нет? Вот ты образованный человек, историк, тебе ничего и не нужно уметь, чтобы быть журналистом.
— Насколько я понимаю Черчилля, он ведь имел в виду интеллигентного и интеллектуального человека.
— Ну, конечно, наверное, так он и имел в виду. Хотя южный европеец и северный европеец отличаются темпераментом, поэтому я бы не стала концентрироваться только на Европе.
— Совершенно верно. Тем более вспомним, что во времена сэра Уинстона Черчилля такую страну, как Португалия, которую мы сейчас относим к Европе, Европой не считали, она была где-то на обочине. Мне представляется, что (защищу сэра Уинстона Черчилля) он не бросал тень на профессию журналиста, потому что добавления «образованный» и (устами Черчилля) «европеец», то есть интеллектуал... Ты сначала стань интеллектуалом, а потом уже ты можешь проявить свои знания, свою образованность, свой интеллект, в том числе и как журналист. Мне представляется, что здесь он не то что не бросает тень, он, наоборот, очень высоко ставит, потому что тот человек, который, по оценкам Черчилля, попадает под категорию образованного европейца (используя точную цитату, как вы это сделали)... Ты сначала дотянись до этой планки.
— А я считаю, что он бросает тень. Он злонамеренно так журналистов принижает, потому что есть навыки профессионального журналиста...
— Я хотел сказать: чему мы тогда учим, если...
— Вы с этого начали и правильно отметили. ...которые не нужны политикам. Сэр не хотел, чтобы его постоянно критиковали, чтобы ему задавали неудобные вопросы. Типа, да любой может сформировать повестку дня, выбрать главные события, проверить источники, найти правильную трактовку этих событий. Конечно, любой. И тут он... Я думаю, он выразил свои несимпатии к журналистам, когда сказал, что нет такой профессии. А вы хотите сказать, сэр Уинстон, что есть такая профессия – политик? А политиком может быть кухарка, как сказал другой политик.
— Другой политик. Любим мы его не за это. Смотрите... При этом есть разные традиции и школы.
— Есть.
— В тех же Соединенных Американских Штатах, как их когда-то называли, школа журналистики, по-моему, колумбийская, которая предполагает, что туда поступают люди, получившие образование, те самые образованные, в данном случае американцы, хотя я, когда там учился, таких мало встречал, но тем не менее. Они в качестве дополнительного навыка изучают пару лет журналистику. А есть классическая наша университетская подготовка журфака. В чем здесь разница? Как к этому относиться?
— Я бы сказал так: при желании можно найти очень разные модели. Мне кажется, по самим США можно попутешествовать и углядеть отличия в методах работы с информацией и в разных частях страны, и в разных пластах общества, как и в любой большой стране. Мне представляется... По сути, чему мы учим наших студентов. Мы учим их думать, учим думать трезво, интересно, рассуждать, не просто философствовать, не просто давать волю фантазиям, а четко опираясь на хороший бэкграунд... Уже процитированный мною мой коллега Владимир Романович Легойда сказал однажды замечательную вещь, которую я часто цитирую своим студентам: «Что такое культура? Это система самоограничения». Владимир Романович Легойда. Мне кажется, в том числе и этим самоограничениям... То есть развиваем у них навык думать, рассуждать, формулировать интересные вопросы. Мы часто сталкивались... У нас с Владимиром Романовичем был интересный опыт поездки в Мексику.
— Да.
— Очень интересный. Казалось бы, вот рядом Штаты, а до этого с Владимиром Романовичем мы пересекались в Северной Каролине, но совершенно другая подача, иное восприятие. Этим и интересен мир, интересна наша профессия, что ты видишь эти отличия.
«Советская теория журналистики ставила публицистику на вершину профессии, но это не значит, что любой репортер, новостник или даже очеркист мог писать публицистику, в которой он имел право высказать свое мнение»
— Ярослав, ты часто говоришь, что один из главных навыков журналиста – умение задавать вопросы. И у меня вопрос к Елене Леонидовне. Вы согласны с этим?
— Конечно. Конечно! Но это не должен быть абсолютно доминирующий навык. Умение задавать вопросы – это еще умение слушать ответы. Вот здесь журналисты иногда проседают. Но это универсальный навык, Владимир Романович. Это нужно журналисту Северной, Южной Америки, в Африке, в Азии, в России – умение задавать вопросы. Умение слушать ответы тоже нужно везде. Но то, какие выводы журналист делает из этих ответов и как он сопоставляет это с имеющимся материалом, – это, конечно, национальная традиция. И я бы сказала, что журналистика вообще национальный продукт. Это странная профессия по сочетанию универсальных квалификаций и национальных квалификаций. Вы правильно сказали: в США существует система школ журналистики. И они не всегда часть университетской программы. Это скорее, знаете, такой...
— Следующий шаг.
— Нет, это пред-... Высокий уровень – это изучение массовых коммуникаций, медиа. Вот там теория. А на уровне школ журналистики учат практике: как раз задавать вопросы, получать ответы и оформлять это все в материал. Российская традиция другая, и, наверное, это связано с рядом причин. С тем, что мы – текстоцентричная страна. Мы любим текст, и мы пуристы в отношении к своему языку. Нам нужен грамотный язык и речь, потому что мы понимаем, что речь отражает ментальность нашего народа. Мы поэтому учим языку на университетском уровне. Это главное, мне кажется, отличие. Мы учим языку, литературе, пониманию текста как отдельного мира со своими законами.
— Работа со словом.
— Очень много сразу возникает новых тем и вопросов. Я хочу Ярослава Львовича спросить, как раз отталкиваясь от фразы, что один из главных навыков – задавать вопросы: а при каких условиях журналист может не задавать вопросы, а предлагать ответы? Или таких ситуаций не бывает?
— Сложный вопрос. Я... Был такой период, когда я столкнулся с тем, что... Особенно первокурсники. Это было несколько лет назад, может, перед самой пандемией. Они приходят на первый курс. Ты заходишь в аудиторию – и перед тобой сидят юные Спинозы. Они абсолютно убеждены, что журналист – это такой человек, который знает ответы на все вопросы. Ты начинаешь рассказывать: «Смотрите, какая интересная коллизия! Приняли гражданский кодекс, а вот этот закон остался такой. Возникает правовой вакуум». Они так смотрят на меня... «Вам что-то непонятно?» – «Вы у нас спросите, мы вам сейчас все расскажем». – «Ребят, понимаете, вы не должны знать ответы на все вопросы. Их не знает никто. Может быть, энциклопедисты, но, скорее всего, в этой аудитории они отсутствуют». Навык журналиста заключается в том, чтобы, сформулировав тему, вы могли придумать хорошие, умные, интересные, правильные вопросы и представлять себе круг экспертов, которые дадут свои варианты ответов на вами придуманные вопросы. Спрашивайте!
— А вот если вернуться к национальной традиции... Мне кажется, очень важная мысль. Вот смотрите. Мы же как-то дифференцируем довольно жестко – или не жестко? – журналистику и публицистику.
— Ага! Вы сняли с языка у меня эту историю.
— Вот Федор наш дорогой Михайлович, «Дневник писателя». Это публицистика во многом. Но журналистикой можно это назвать?
— Вы знаете, если вспомнить советскую систему даже жанров... А там публицистические жанры имели отдельное место. ...то можно сказать, что советская теория журналистики ставила публицистику на вершину профессии. Но это не значит, что любой репортер, новостник или даже очеркист мог писать публицистику, в которой он имел право высказать свое мнение.
— Право на высказывание – серьезная вещь.
— Право на высказывание собственного мнения. Дело в том, что, действительно, к журналистике в России люди относятся с трепетом. Федор Михайлович не был журналистом, он был писателем, и писателю можно было высказывать свое необъективное в чем-то, даже тенденциозное, но личное мнение. Поэтому если выстроить соотношение журналистика – публицистика, то журналистика – это профессия творческая со значительными элементами ремесла, а публицистика – это... высказывания людей, являющихся моральными авторитетами в обществе. Да, высказывания на актуальные темы, высказывания, достаточно тесно связанные с журналистикой, с актуальной повесткой, но это все равно высказывания интеллектуала, интеллигента, как мы с вами говорили. Мы же с вами ни в одной стране мира не найдем такого уважения к публицистам, какое есть в России. Даже слова такого в английском языке нет – «публицистика». Почему английский язык здесь важен? Основная терминология профессии очень сильно привязана... Use...
— Дедлайны, будь они неладны.
— Да. Кликбейты даже. Все это идет из английского, я бы сказала, американо... Даже больше американо-английского языка. Это американцы написали те учебники – очень простые, схематичные – по журналистике, по которым мир потом начал учиться и через которые пришли вот эти универсальные стандарты. А потом появились у нас Прохоров, где-то – Маккуэйл, а во Франции – свои авторы, которые добавили вот эту национальную нотку. А американцы так и остались с простыми учебниками.
— Если можно, приведу иллюстрацию к словам Елены Леонидовны, с которой я в данном случае, как ни странно, полностью согласен.
— Даже удивительно!
— Мне повезло: во второй половине 1980-х, когда я оканчивал институт, попал на практику, а потом на работу в «Литературную газету», ту самую, которая расцвела в последние годы Александра Борисовича Чаковского. Знаете, очень интересно: газета литературная, среди сотрудников много членов Союза писателей. И я помню хорошо, был такой прекрасный ответственный секретарь Виталий Александрович Моев. Я ему в кабинет принес текст, материалы передаю, полосы. И заходит кто-то из великих (сейчас уже не помню кто) писателей и говорит: «Виталий, посмотри фотографии к тексту». Он так спокойно смотрит: «Подпись к фото». – «Виталий, я член Союза писателей СССР. Какая подпись к фото?» Тот, поправив очки, говорит: «Вот как член Союза писателей СССР ты должен сделать такую подпись к фото, чтоб у любого журналиста...» Кивает на меня. «...просто челюсть отвисла!» Твой профессионализм писателя, творца, публициста не означает, что «Да что это такое – подпись к фото! Это же не для меня, я же это перерос!» Ничего подобного. Ты это должен делать так, чтоб это ставили в пример молодым журналистам, а те: «Да, действительно, интеллектуал!»
«Наши исследования показывают, что влияние так называемых блогеров отдельных на массовую аудиторию преувеличено»
— Очень интересные рассуждения у нас. Давайте к дню сегодняшнему. Вот смотрите. Интернет радикально поменял нашу жизнь и довольно серьезно отразился на профессии. Я постараюсь очень кратко... Если что-то вам покажется несоответствующим реальности, милости просим к дискуссии. Но мне кажется, что прошла эпоха мейджоров и крупных вещателей, которые могли охватывать огромные аудитории. Они создавали культурные феномены. Повторюсь, не хочу никого обижать, но такие культурные феномены, как Элвис Пресли и «Битлз», – это во многом продукт медиасреды своего времени. Не оцениваю сейчас музыкальные достоинства, но это связано с медиа. Сегодня, смотрите, какая у нас ситуация. На первом курсе проводя мастер-класс, я даю задание журналистам своим молодым, первокурсникам, когда мы проходим интервью, выбрать каких-то известных интервьюеров, а моя задача – договориться с ними, чтобы первокурсник пошел и взял у них интервью, результатом чего стала книжка, которую мы с Ярославом Львовичем сделали, а вы, Елена Леонидовна, ее рецензировали. Спасибо вам за это. Но смотрите, с чем я сталкиваюсь последние несколько лет. Обычно как происходит? У нас маленькая группа из 6-8 человек. Я говорю: «Главное, ребята, чтобы у вас не совпадали интервьюеры. Вы выберете всех, потом я буду обеспечивать к ним доступ».
— Продюсировать.
— Да. Несколько лет назад в этих списках стали появляться неизвестные мне фамилии. В прошлом учебном году из шести выбранных интервьюеров студентами-первокурсниками я не знал, по-моему, троих. Половину точно. Но проблема не только в том, что я их не знал, а в том, что и ребята не знали тех лидеров общественного мнения, которых выбрали их одноклассники. Это ведь радикальная смена информационного поля. Насколько это должно отражаться на наших классических подходах к учебному процессу? И отражается ли сегодня? Это был вопрос.
— Да.
— Елена Леонидовна?
— Блогеры. Мы про блогеров говорим?
— Это были блогеры, какие-то люди из социальных сетей.
— Блогеры, инфлюенсеры, лидеры общественного мнения...
— Микро-, мини-, макси-инфлюенсеры.
— Да-да-да. В чем-то это смена парадигмы, в чем-то – нет. Ведь фрагментированные медиа были всегда. Самым фрагментированным... Даже после создания Гутенбергом печатного станка... стал рынок журналов. И возможно, что сейчас мы сталкиваемся с этим. Микро-инфлюенсеры хорошо удовлетворяют интересы своих групп. Наши исследования показывают, что влияние так называемых блогеров отдельных на массовую аудиторию преувеличено.
— Безусловно.
— Блогеры превращают аудиторию в сверхфрагментированную. И они могут очень хорошо удовлетворять интересы любителей, не знаю, какого-нибудь городского рэпа или любителей разводить кактусы. Эти аудитории не пересекаются сегодня. Может, они бы и в прошлом не пересекались, если бы была такая возможность у журналистов работать на очень узкие нишевые аудитории.
— Понятно. То есть техническая возможность появилась, и инфополе стало фрагментированным.
— Но отсюда есть некоторые неприятные выводы. Первое: появляются инфопузыри, эхокамеры. Разные исследователи, аналитики называют это по-разному. И люди в своих комфортных средах замыкаются. Они так хорошо, не знаю, к этому городскому рэпу привыкают, что им уже не нужна общая повестка, их вполне устраивает – еще в силу коммуникации внутри аудитории – быть друзьями. Отсюда мы приходим к этой страшной культуре исключения, потому что «я только в этом прекрасном мире, мне не нужны другие люди, я их не хочу». И вторая проблема, на мой взгляд, – отсутствие вот этой единой, то, что называл Хабермас, публичной, общественной сферы, которая объединяет нас всех. Поэтому я с вами тоже не соглашусь сейчас, когда скажу, что эпоха мейджоров и бродкастеров – вот этих широковещателей – не уйдет, пока у нас есть государство, современное государство, с его общими для всего социума института.
— Я не хотел бы с вами здесь спорить, потому что я был бы рад, чтобы это было так. Но у меня просто есть свежайший пример. Я давал интервью, оно было связано с темой передачи рублевской иконы «Троицы» Русской православной церкви. И коллега на радио меня спрашивает: «Общество раскололось, кто за, кто против, культурная катастрофа». Я ему говорю: «Дорогой, любимый коллега, во-первых, общество раскололось только в вашем эфире, а во-вторых, я позавчера беседовал с одним юношей студенческого возраста. Он не был студентом ни Московского университета, ни студентом МГИМО. Но я между делом упомянул этот факт, потому что я был уверен, что о нем говорят из каждого утюга. В процессе разговора выяснилось, что он не только не слышал об этом факте, а он не знает, кто такой Андрей Рублев и что существует икона «Троица». Мне кажется, это следствие того, что он в этой своей скорлупке, у него есть микро-, макро-инфлюенсеры, мейджоры до него не добираются.
— Владимир Романович, вы и правы, и неправы. Потому что молодежь всегда имеет немножко другой уровень интереса, и многие исследования показывали, что, после того как молодые люди приходят на работу, становятся более устоявшимися профессионалами и гражданами... Принимают участие в выборах, зарабатывают деньги. ...они начинают интересоваться общественной повесткой.
— Согласен.
— Поэтому я думаю, что все-таки телевидение, пока мы живем в обществе...
— Пока на Первом канале выходит наш подкаст, его все смотрят и будут смотреть.
— Согласна. И будут смотреть. И даже дети будут сверять какое-то свое представление о действительности с телевидением или телевизионными программами. Они их посмотрят онлайн, но это будут телевизионные программы.
«Мы учим студентов правилу трех источников. Но на практике – давайте честно – у журналиста дилемма: оказаться первым, не перепроверив, или опубликовать, а потом извиниться»
— Давайте возьмем эпоху до интернета, когда еще не все утюги разговаривали. Я помню из литературы, из личного опыта такие ситуации, когда в какой-то семье, в каком-то сообществе могли сказать: «Простите, но человек, который не читал Кафку, не заходит в этот дом. И пока вы не прочитаете, не познакомитесь с этим автором, с этим художником, давайте мы не будем продолжать наши беседы». Это была та самая фрагментация: свой-чужой, мы группа – они группа. Благодаря этим самым заговорившим утюгам эпохи интернета распространение стало моментальным. Раньше нужно было прийти в это общество, зайти, быть впущенным туда. Сейчас ощущение доступности - то, на что особенно легко клюет молодежь. Из серии: «Я не нашел этого в поисковике, значит, этого нет в природе». Может быть, ты неправильно сформулировал запрос?
— Или не пошел дальше десятого...
— Да, совершенно верно. Поэтому эти самые, как вы сказали, говорящие утюги создают некое ощущение общего фона. Мне представляется, что самое серьезное влияние интернета не только на медиа, но и в целом на нашу жизнь – это ощущение легкости и доступности, причем обманчивое. Когда кажется: «Так вот они! И ради чего надо было тратить столько времени на образование?»
— Я понимаю, что это большой, бесконечный разговор, мы все сразу загораемся. Но все-таки действительно всерьез меняется инфополе. Мы учим студентов правилу трех источников. Но на практике – давайте честно – у журналиста дилемма: оказаться первым, не перепроверив, или опубликовать, а потом извиниться. Причем я сейчас не придумываю, это не гипотетическая ситуация. Я помню, как одно федеральное СМИ ловко, со ссылкой... Уважаемое СМИ. ...сообщило о смерти деятеля культуры, который не умер. Но поскольку они написали, что об этом сообщил блогер, то юридически они были защищены. Блогер же сообщил? Сообщил. Потом они еще перед женой извинились, которая сказала: «Ребята, остановитесь». Мы же постоянно попадаем в подобные ситуации. Если все-таки в классическом инфополе журналист обязан проверять факты, то сегодня мы попали в ситуацию, когда читатель должен. Еще пример. У нас проходило одно большое церковное мероприятие. Мне звонит один большой телевизионный начальник и говорит: «Володя, я сейчас прочитал в информационном агентстве, федеральном, о том-то...» Ну, связанным с нашим событием. «Если ты подтверждаешь, я выдам это в эфир». Можете себе представить, что 20 лет назад кто-то бы так сказал? Что агентство написало – и человек перепроверяет. Ну это же невозможно.
— Я сейчас вас слушал... Вот смотрите, не кажется ли вам, что есть две проблемы, которые очень тесно налезают друг на друга? Первая – появление интернета и вытекающие последствия, вторая – коммерциализация. Как вы правильно сказали: «Так я же буду первый, я же хайпану, я же получу».
— Иногда это вопрос работы. Как мне одна коллега сказала: «Мне главред интернет-издания сказал: «Либо 100 000 посещений в день, либо мы вашу тематическую редакцию закрываем». И что ей делать? Там в угоду кликабельности заголовков...
— Вы в самом начале этого сюжета затронули очень интересную тему, касающуюся Пресли и The Beatles. Смотрите, как интересно. Насколько я помню, самые издаваемые и тиражируемые в мире композиции (могу ошибаться, я не смотрел последних замеров), по-моему, это кто-то из «Битлов». Подождите, это означает, что вся мировая классика где-то за бортом? Смотрите, быстрота, ареал распространения, цитируемость, фоновые упоминания и все остальное. И некоторые базовые вещи – они что, нивелируются? Мы с вами прекрасно знаем, что есть европейская школа и американская. Ввязываемся в драку, а если надо будет потом извиниться – мы извинимся. И понятие респектабельности (тот же самый Financial Times) – страшно представить, что я буду извиняться за допущенную мной ошибку. Как говорил один мой главный редактор: «Не главное написать первым, главное – написать вовремя».
«Если ты можешь прожить без новостей и день, и два, и неделю, тебе вполне достаточно того сока, в котором ты варишься, и тебе нечем поделиться с остальными, тебе неинтересен мир, а ты неинтересен миру – не ходи в журналистику.
— Это очень мудро, но у нас сегодня появились такие форматы, как дополненная новость (это еще ладно) и исправленная новость... Это же... У нас, к сожалению, надо будет собираться с мыслями еще не один раз. У меня к вам последний вопрос. Я хотел бы вас попросить отговорить человека, который собирается стать журналистом. То есть обратиться к нему и сказать: «Не надо тебе становиться журналистом, если ты...» А дальше как хотите.
— Не хочешь славы, не хочешь больших денег, не хочешь популярности, не хочешь жить все время в драйве, в каком-то движении, не хочешь быть все время в центре событий – не ходи в журналистику.
— Спасибо.
— Тебя не интересует то, что происходит на соседней улице, на окраине твоего города, в соседнем городе, в соседней республике, в соседней стране, на другом континенте, тебе все равно. Ты можешь прожить без новостей и день, и два, и неделю, тебе вполне достаточно того сока, в котором ты варишься, и тебе нечем поделиться с остальными, тебе неинтересен мир, а ты неинтересен миру – не ходи в журналистику.
— Спасибо, дорогие друзья. Уважаемые абитуриенты и их родители, это был блистательный мастер-класс. Огромное спасибо, Елена Леонидовна Вартанова, Ярослав Львович Скворцов. Я Владимир Легойда. Мы собирались с мыслями по поводу того, что такое журналистика, чему и как учить журналистов. Спасибо. До новых встреч!