Мы играли в пьесе Федора Бурлацкого «Бремя решения» — о Карибском кризисе. Роль президента Кеннеди исполнял Андрюша Миронов. Я выступал в качестве министра обороны Макнамары, начальника американских штабов играл Спартак Мишулин... Текст пьесы документальный, произносить его было трудно, если кто-то терял нить, то восстановить ход спектакля было практически невозможно. Андрей знал, что от меня можно ждать подвоха, и даже старался не смотреть мне в глаза. И вот как-то на сцену вышел Спартак Мишулин с тонкой тетрадкой в клеточку. Спартак положил эту тетрадку, и я увидел написанное в ней единственное слово «бомбардировка». Дело в том, что во фразе «На вторник назначена бомбардировка Кубы» он не мог выговорить слово «бомбардировка» и сделал себе шпаргалку. Не говоря ни слова, я одними глазами указал Андрюше на тетрадь. Он, давясь от смеха, прошипел мне на ухо: «Сволочь! (его любимое слово.) Я буду жаловаться Плучеку». Дальше все актеры захохотали, произошла полная потеря текста, и спектакль был сорван. В следующий раз Андрей подошел ко мне и очень серьезно предупредил: если я не перестану шутить, то на этот раз он обязательно все расскажет Плучеку. Все уже ждали этой злополучной сцены, и тогда Спартак произнес замечательную фразу: «На вторник назначен бомбовый удар по Кубе». Играть после этого уже никто не мог...
Был у нас такой номер в концерте: Ольга Александровна Аросева в роли телеведущей берет интервью у «инженера» Бориса Рунге. Она сидит за столом со скатертью — в гриме, с сережками. Когда репортаж заканчивается и выносят стол, зрители видят, что внизу на Аросевой валенки и мятая юбка... Аросева уходила под бурные аплодисменты. Наташка Селезнева мне говорит: «Я залезу незаметно под стол, спрячусь за скатертью и буду Ольгу Александровну щекотать». Ну-ну, думаю... И я заготовил второй стол в другом конце сцены, где и разыгрывалась вся миниатюра. А Наташка сидела до конца отделения скрюченная под первым столом. И был эффектный финал, когда я представлял актеров: Ольга Аросева, Борис Рунге... И в конце, срывая скатерть со стола: «Наталья Селезнева, легендарная пани Катарина из Кабачка "13 стульев"».
В спектакле «У времени в плену», который мы сыграли больше ста раз, каждый раз втихаря делал себе новый грим или находил особенную деталь костюма. То усы смешные наклеивал, то уши делал громадные, то пуговицы на моем мундире вдруг разлетались в стороны… Андрей (Миронов. — прим.ред) постоянно ждал от меня очередной примочки. Он играл писателя Всеволода Вишневского, а я — белого офицера. Перед последним спектаклем Андрюша попросил: «Минь, давай сегодня без штучек!» — «Хорошо». Но он специально пришел за кулисы, чтобы посмотреть на меня: осмотрел с ног до головы — все нормально. Успокоенный, Миронов отправился на второй акт. А на меня уже заработал гримерный цех — в три секунды мне наклеивают заранее приготовленный парик: лысый, да еще с внушительной шишкой. Совершенно дикая лысина из какого-то детского спектакля. Я выхожу на сцену. У Андрюши грустные глаза — все-таки играем последний спектакль. Я крайне серьезно произношу свой текст: «А теперь рапорт юнкера Павловского полка…» — и, пристально глядя на Андрюшку… снимаю фуражку, вытираю лоб и надеваю ее обратно. Все, ничего больше… Он буквально захлебнулся от хохота.
Помню, как-то перед спектаклем «В день свадьбы» я попросил у домработницы Семена Васильевича Буденного (он тогда был моим тестем) принести мне из кремлевской столовой большой огурец и помидор, и в сцене свадьбы положил их среди бутафории. Мы с Ширвиндтом вышли в массовке, выпили «водки» и закусили настоящим помидором и огурцом. И вдруг видим: в первом ряду сидит Ростислав Плятт. А он на следующий день рассказывал своим ученикам: «Короли капустников Михаил Державин и Александр Ширвиндт — прекрасные актеры. Вчера они вышли в массовке, и когда Державин надкусил бутафорский помидор, я видел, как из него брызнул сок, а когда Ширвиндт грыз огурец, я чувствовал запах. Вот что значит мастерство!» Мы так и не сказали ему, что овощи были настоящие.
Помню, играли мы как-то «Вишневый сад» — Папанов, Миронов и я. И вот представьте: на сцену выходит Анатолий Дмитриевич в невообразимом гриме — он приклеил бородку, ресницы, надел шикарное белое пальто. Подходит к нам. Я, глядя на внешний вид Папанова, говорю не по тексту: «Утро, мороз минус три градуса. Нет, я не могу одобрить нашего климата». А на спектакле присутствовала мама Миронова, Мария Владимировна. Сидя в первом ряду в полутора метрах от сцены, она шепнула своей соседке: «Князь Игорь», намекая на грим Анатолия Дмитриевича — мол, страшно похож. Папанов услышал реплику из зала и, повернувшись к Миронову, произнес: «Андрюша, утихомирь маму!» Едва сдерживая хохот, все мы тем не менее сделали умные лица, но от этого эффект только усилился. Словом, еле доиграли спектакль.